Виктор (Мамонтов) - Господь — Пастырь мой
В эти годы наиболее полно проявилось призвание о. Кирилла как старца. На него была возложена большая ответственность — помогать всякому человеку, жаждущему личного духовного возрождения, стать личностью пред живым и личным Богом. Святые врата Пустыньки и сердце старца Кирилла были открыты всем, кто искал путь к Богу.
Старец в Церкви не есть иерархическое лицо, он вне иерархии, у него с ней свободное общение. Сам Бог избирает и призывает на служение старца, Он же Сам ниспосылает ему дары Святого Духа. Народ Духом Святым узнает, открывает этого Божьего избранника и, когда откроет его, радуется, потому что через него в мир приходит Божественная Любовь — как Жизнь, к которой можно реально приобщиться хотя бы на время, которую можно созерцать как духовную красоту. Та малая, человеческая любовь, которой живет мир, требует восполнения Божественной Любовью. Старец живет ею, она в его сердце, открытом каждому человеку. Он с большим дерзновением свидетельствует миру об этой Любви, свидетельствует своей жизнью. Любовь не любит слов, не учит, не морализирует, предпочитает свидетельство. Поэтому многие старцы были свидетелями, но не учителями.
Ради народа, а не в награду за аскетические подвиги, которые у каждого старца имеются, дается Господом харизма старчества. «Как птица не может летать без крыльев, — говорил мудрый Акива, — так и народ не может жить без своих мудрецов».
Самым главным в своем служении старца о. Кирилл считал борьбу за человека, за то, чтобы каждый человек стал личностью.
Личный Бог должен встретиться с лицом, а не с личиной, не с маской, не с пустым местом. «Как встретить Бога лицом к лицу, если лица нет или вместо него — личина? Как стоять перед Богом, если отсутствует"самостоянье"?» — говорил праведник С. С. Аверинцев. Тем самым о. Кирилл вступил в самое решительное противостояние, в самую смелую борьбу с господствующим в стране направлением уничтожения личности, превращения человека — в механизм, свободного — в раба. Его келья, Пустынька стали местом, где люди освобождались от рабства, от страха. В страну несвободы они возвращались свободными, окрыленными, преображенными. Он хотел, чтобы все приходящие к нему люди общались с Богом лично, не отдавая этот драгоценный дар — возможность личного общения — кому‑то другому. Он стремился привести человека к Богу, чтобы Бог стал ему настолько близким, что он мог бы сказать Ему, как псалмопевец Давид: Боже! Ты Бог мой (Пс 62:1). Когда старец встречал попытки нарушить это святое правило жизни — личного общения человека с Богом и с ближними, с самим собой, — он вразумлял человека. Он пресекал магическое отношение к себе, к таинствам, которые он совершал, порой делая это с доброй шуткой. Однажды крестьяне пригласили его отслужить молебен на поле, а потом хотели «покатать по ржи», чтобы она была высокой. Батюшка мудро уклонился: «Я маленький, у вас хлеб будет низкий. Вы ко мне лучше в Пустыньку покатайтесь, и ваша рожь будет хорошая».
Он хотел, чтобы человек не надеялся всегда только на чужую молитву, не оставался на всю жизнь духовным младенцем, не умеющим общаться с Богом, но сам обрел живое общение с Ним, имел пред Ним «самостоянье». Он не требовал от человека, приходящего к нему, подвигов, потому что тот их не может совершить, а желал только присутствия в нем благого произволения, доверия Богу.
Сам он всегда надеялся только на Бога и всегда хотел слышать Его, никогда не препятствовал действию Духа Святого в себе, в ближнем, в событиях жизни. Он покорялся Ему полностью: «Душе Святой, Сам во мне живи, Сам говори, Сам действуй». Он надеялся не на свой опыт, хотя он у него был богатый, не на начитанность (батюшка был некнижный человек), а на Того, Кто всегда дает истинный совет, истинное вразумление.
Когда спрашивали у валаамских старцев совета, то не тотчас же получали ответ. Старец долго молчал, потом скромно отвечал: «Остановимся на таком решении», и тут же прибавлял: «Приемлемо или неприемлемо такое решение?» Человек чувствовал, что ему предлагается не арифметическая формула, безразличная к лицам, не совет от себя, а нечто другое, касающееся глубин сердца и совести.
«Подавая совет, — писал свт. Василий Великий, — не произноси решительного приговора, потому что не знаешь таин Божьих». Поэтому совет, полученный от Бога через батюшку, очень ценили, помнили всю жизнь. Он не был прописной истиной на все случаи жизни, которые мы иногда слышим из уст некоторых пастырей. Не видя того, кто перед ним стоит, порой рассерженный поведением своего чада священник дает епитимью: «Сто поклонов!» А перед ним разбитый болезнью пожилой человек, который разогнуться не может, и он, естественно, не понимает этого совета, не принимает его, ибо это не совет любви, а палка для битья. Самое главное для о. Кирилла было пробудить совесть человека, оживить сердце. Одна из его духовных дочерей вспоминает: «Он брал мои руки и говорил:"Евдокия, руки мой!"А я думаю:"Я их всегда мою". А это значило, что они у меня"длинные"были. Я работала в общепите поваром и брала чужое. Все брали и брали, а я что — хуже? Одна банку повидла украдет, другая — колбасу. И не думали, что воруем. Когда поняла это, поняла и то, что руки мои водой не отмоешь — нужно покаяние».
Красота образа Божия совсем не утрачивается человеком, но может быть повреждена. Видя это повреждение в тех, кто приходил к нему, старец с глубоким сочувствием и состраданием старался помочь восстановить красоту разрушенного образа.
Если в миру воспитатели и родители говорят своим подопечным: «Я сделаю из тебя человека», то старец видел свою задачу в том, чтобы помочь человеку вырасти в меру его личного призвания. Он руководил духовными чадами без указов, без поучительства, без командования. Ломать человека, делать его подобным себе — духовное преступление, попрание духовной свободы, дарованной каждому человеку. Старец приводил человека не к себе, а к Богу, не «делал» его, а взращивал, нежно и чутко, оберегая его душу от всяких соблазнов и внимательно следя за тем, как действует Дух Святой в человеке.
Пустынька и мирБудучи монахом очень строгой жизни, молитвенником и постником, живя в тишине Пустыни, отец Кирилл не был пустынножителем–анахоретом, который покинул мир, чтобы вести тихую, спокойную, созерцательную жизнь, спасая свою душу. У него не было желания скрыться в Боге и никому не показываться, потому что он был призван служить миру. Пустынька и батюшка были тесно связаны с миром, потому что мир, пораженный безверием, превратившийся в духовную пустыню, нуждался в их служении. Мир не только обступил Пустыньку, но и проник в нее в образе тех беженцев войны, которых приютили сестры, в образе тех многочисленных паломников, которые жаждали научиться жить с Богом.
Пустынницы по просьбе властей ездили работать в колхоз, поднимали его. «У нас некому работать, — говорили приглашавшие, — молодежь учится, на поле одна — две старухи ковыряются». Сестры трудились в колхозе с восьми часов утра до пяти вечера. Отец Кирилл со старшей сестрой монахиней Евгенией провожал их, благословляя отъезжающую машину, и встречал их.
Работа монахинь всем нравилась. «Когда вы начинаете первыми сажать в парниках, — говорил председатель колхоза, — у нас все хорошо растет и чисто. Когда мы начинаем сажать первыми, у нас бывает много травы и всего нехорошего». Он очень любил и уважал сестер, всегда звал их потрудиться.
Колхозники заботились о монахинях: привозили на работу и увозили домой, приносили на поле еду, давали свою молотилку, чтобы обмолотить монастырское зерно, вспахивали монастырские поля, делали для монастыря все, что монахиням было не под силу. Сложилась удивительная взаимопомощь и общение. Колхозники стали приходить на монастырские службы. «Жили как одна семья, — вспоминают сестры, — мирно жили. Они нам помогали, а мы — им. Никаких упреков не было, что я, мол, колхозник, а ты — монахиня». Работа в колхозе была для сестер не благотворительной службой, а служением любви, поэтому она принесла плод открытости и взаимной любви.
Когда власти хотели закрыть Пустыньку, колхозники встали на защиту монастыря: «Монахини хорошо нам помогают. Не трогайте их». Гонители отступили.
Ради служения ближним, созидания Церкви о. Кирилл нередко покидал свою маленькую Пустыньку и бесстрашно удалялся в огромную пустыню жизни, где в городах и селах, в тайных монастырях и скитах его ждали монахи, находящиеся в рассеянии, и гонимые христиане. В обстановке преследования за веру он миссионерствовал тайно, прикровенно: для бдительных властей это были поездки по сборам на бедную Пустыньку, разоренную войной.
Отец Кирилл никому ничего не навязывал, люди сами просили его прийти к ним, приехать, и он с радостью отправлялся в ближние и дальние путешествия, а если сам не мог добраться до очень отдаленных мест, то посылал туда своих помощников. Так, некий юноша, Александр из Ташкента, был отправлен им с пакетом в УстьКут к трем старцам, живущим в доме с зеленой крышей… Эти старцы повезли его в какой‑то тайный монастырь на севере.
